Дванов услышал слабый гул-он подумал, что это раскачивают язык колокола на церкви и чуть касаются им по металлу.
Улица повернула и показала толпу народа у кирпичного грязного дома, в каких помещались раньше казенные винные лавки.
Народ шумел одним грузным усадистым голосом; до Дванова доходил лишь безмолвный гул.
Копенкин обернул сжатое похудевшее лицо:
-Стреляй, Дванов! Теперь-все будет наше!
Дванов выстрелил два раза куда-то в церковь и почувствовал, что он кричит вслед за Копенкиным, уже вдохновлявшим себя взмахами сабли. Толпа крестьян колыхнулась ровной волной, осветилась обращенными назад чужими лицами и начала пускать из себя потоки бегущих людей. Другие затоптались на месте, хватая на помощь соседей. Эти топтавшиеся были опасней бегущих: они замкнули страх на узком месте и не давали развернуться храбрым.
Дванов вдохнул мирный запах деревни-соломенной гари и гретого молока, - от этого запаха у Дванова заболел живот: сейчас он не смог бы съесть даже щепотки соли. Он испугался погибнуть в больших теплых руках деревни, задохнуться в овчинном воздухе смирных людей, побеждающих врага не яростью, а навалом.
Но Копенкин почему-то обрадовался толпе и уже надеялся на свою победу.
Вдруг из окон хаты, у которой метались люди, вспыхнул спешащий залп из разнокалиберных ружей-все звуки отдельных выстрелов были разные.
Копенкин пришел в самозабвение, которое запирает чувство жизни в темное место и не дает ему вмешиваться в смертные дела. Левой рукой Копенкин ударил из нагана в хату, громя оконное стекло.
Дванов очутился у порога. Ему осталось сойти с коня и вбежать в дом. Он выстрелил в дверь-дверь медленно открылась от толчка пули, и Дванов побежал внутрь. В сенях пахло лекарством и печалью неизвестного беззащитного человека. В чулане лежал раненный в прежних боях крестьянин. Дванов не сознал его и ворвался через кухню в горницу. В комнате стоял в рост рыжеватый мужик, подняв правую здоровую руку над головой, а левая с наганом была опущена-из нее редко капала кровь, как влага с листьев после дождя, ведя скучный счет этому человеку.
Окно горницы было выбито, а Копенкина не было.
-Бросай оружие! - сказал Дванов.
Бандит прошептал что-то с испугу.
-Ну! - озлился Дванов.-Пулей с рукой вышибу!
Крестьянин бросил револьвер в свою кровь и поглядел вниз: он пожалел, что пришлось вымочить оружие, а не отдать его сухим - тогда бы его скорей простили.
Дванов не знал, что делать дальше с раненым пленником и где Копенкин. Он отдышался и сел в плюшевое кулацкое кресло. Мужик стоял перед ним, не владея обвисшими руками. Дванов удивился, что он не похож на бандита, а был обыкновенным мужиком и едва ли богатым.
-Сядь! - сказал ему Дванов. Крестьянин не сел. - Ты кулак?
- Нет, мы тут последние люди, - вразумительно ответил мужик правду. - Кулак не воюя: у него хлеба много-весь не отберут...
Дванов поверил и испугался: он вспомнил в своем воображении деревни, которые проехал, населенные грустным бледным народом.
- Ты бы стрелял в меня правой рукой: ведь одну левую ранили.
Бандит глядел на Дванова и медленно думал-не для своего спасения, а вспоминая всю истину.
- Я левша. Выскочить не успел, а говорят - полк наступает, мне таково обидно стало одному помирать...
Дванов заволновался: он мог думать при всех положениях. Этот крестьянин подсказывал ему какую-то тщету и скорбь революции, выше ее молодого ума, - Дванов уже чувствовал тревогу бедных деревень, но написать ее словами не сумел бы.
"Глупость! - молча колебался Дванов. - Расстрелять его, как придет Копенкин. Трава растет, тоже разрушает почву: революция-насильная штука и сила природы... Сволочь ты!" - сразу и без последовательности изменилось сознание Дванова.
- Уходи домой! - приказал он бандиту. Тот пошел к дверям задом, глядя на наган в руке Дванова завороженными окоченелыми глазами. Дванов догадался и нарочно не прятал револьвера, чтобы не шевельнуться и не испугать человека.
- Стой! - окликнул Дванов. Крестьянин покорно остановился. - Были у вас белые офицеры? Кто такой Плотников?
Бандит ослаб и мучительно старался перетерпеть себя.
-Не, никого не было, - боясь солгать, тихо отвечал крестьянин. - Каюсь тебе, милый человек: никого... Плотников - с наших приселков мужик...
Дванов видел, что бандит от страха не врет.
-Да ты не бойся! Иди себе спокойно ко двору.
Бандит пошел, поверив Дванову.
В окне задребезжали остатки стекла: степным ходом подскакала Пролетарская Сила Копенкина.
-Ты куда идешь? Ты кто такой? - услышал Дванов голос Копенкина. Не слушая ответа, Копенкин водворил пленного бандита в чулан.
